Неточные совпадения
— Ура! — кричала она. — Клим, голубчик, подумай: у нас тоже организовался Совет рабочих депутатов! — И всегда просила, приказывала: — Сбегай
в Техническое, скажи Гогину, что я
уехала в Коломну; потом —
в Шанявский, там найдешь Пояркова, и вот эти бумажки — ему! Только, пожалуйста,
в университет поспей до четырех часов.
Отец приказал мне учиться
в томском
университете на врача или адвоката, но я
уехал в Москву, решив, что пойду
в прокуратуру.
Не вынес больше отец, с него было довольно, он умер. Остались дети одни с матерью, кой-как перебиваясь с дня на день. Чем больше было нужд, тем больше работали сыновья; трое блестящим образом окончили курс
в университете и вышли кандидатами. Старшие
уехали в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой
в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем, посылали
в семью вырученные деньги.
В 1851 году я был проездом
в Берне. Прямо из почтовой кареты я отправился к Фогтову отцу с письмом сына. Он был
в университете. Меня встретила его жена, радушная, веселая, чрезвычайно умная старушка; она меня приняла как друга своего сына и тотчас повела показывать его портрет. Мужа она не ждала ранее шести часов; мне его очень хотелось видеть, я возвратился, но он уже
уехал на какую-то консультацию к больному.
Случилось это следующим образом. Один из наших молодых учителей, поляк пан Высоцкий, поступил
в университет или
уехал за границу. На его место был приглашен новый, по фамилии, если память мне не изменяет, Буткевич. Это был молодой человек небольшого роста, с очень живыми движениями и ласково — веселыми, черными глазами. Вся его фигура отличалась многими непривычными для нас особенностями.
Это — учитель немецкого языка, мой дальний родственник, Игнатий Францевич Лотоцкий. Я еще не поступал и
в пансион, когда он приехал
в Житомир из Галиции. У него был диплом одного из заграничных
университетов, дававший тогда право преподавания
в наших гимназиях. Кто-то у Рыхлинских посмеялся
в его присутствии над заграничными дипломами. Лотоцкий встал, куда-то вышел из комнаты, вернулся с дипломом и изорвал его
в клочки. Затем
уехал в Киев и там выдержал новый экзамен при
университете.
А Литвинов бросил тогда
университет и
уехал к отцу
в деревню.
Изборский
уехал в Москву, где у него была лекции
в университете.
В музее долго еще обсуждалась его лекция, a я уходил с нее с смутными ощущениями. «Да, — думалось мнё, — это очень интересно: и лекция, и профессор… Но… что это вносит
в мой спор с жизнью?.. Он начинается как раз там, где предмет Изборского останавливается… Жизнь становится противна именно там, где начинается животное…»
Там, обоняя запах трупов кошек и собак, под шум ливня и вздохи ветра, я скоро догадался, что
университет — фантазия и что я поступил бы умнее,
уехав в Персию.
Петр. Когда истечет срок моего отлучения от
университета, я
уеду в Москву и, как прежде, буду приезжать сюда на неделю, не больше. За три года университетской жизни я отвык от дома… от всего этого крохоборства и мещанской суеты… Хорошо жить одному, вне прелестей родного крова!..
Окончив Бестужевские курсы, она впоследствии
уехала за границу, получила
в Женевском
университете степень доктора химии, читала на Петербургских высших женских курсах стереохимию.
Отец мой был поляк и католик. По семейным преданиям, его отец, Игнатий Михайлович, был очень богатый человек, участвовал
в польском восстании 1830–1831 годов, имение его было конфисковано, и он вскоре умер
в бедности. Отца моего взял к себе на воспитание его дядя, Викентий Михайлович, тульский помещик, штабс-капитан русской службы
в отставке, православный.
В университете отец сильно нуждался; когда кончил врачом, пришлось думать о куске хлеба и
уехать из Москвы. Однажды он мне сказал...
Когда два наши старшие брата, Александр и Николай,
уехали в Москву поступать — один
в университет, а другой
в училище живописи, Мишка писал им туда проповеди,
в которых братья тотчас же угадывали руку Антона.